В Москве вышла в свет книга исторических рассказов о недвижимости Москвы и Подмосковья под названием "Дворцы, усадьбы, доходные дома". Ее автор - Галина Ульянова, ведущий научный сотрудник академического Института российской истории (ИРИ РАН), которая специализируется в области социальной и экономической истории России конца XVIII - начала ХХ века.
В своей книге, составленной по материалам редких старомосковских путеводителей, воспоминаний и дневников, автор рассказывает о тех политических, экономических и социальных течениях в жизни москвичей, которые определяли и меняли их отношение к недвижимости и ее использованию.
Вообще, ситуация с недвижимостью в Москве начала ХХ века сильно напоминала современную, разве что тогда жилье в основном арендовали, а не покупали.
Застройщики разрушали исторические здания, возводя все новые и новые жилые дома, часть строек проходила со всеми возможными нарушениями, что нередко заканчивалось трагедиями. Недвижимости не хватало, земля дорожала, этажность возрастала. Высота зданий начала мешать пожарным - в то время пожары по старинке отслеживали дозорные на каланчах, и в новой, многоэтажной Москве этот метод перестал работать. Как и в наше время, был высок спрос на загородную недвижимость - на рубеже столетий в ближнем Подмосковье дачные поселки росли как грибы, отмечают "Ведомости".
Книга Галины Ульяновой не имеет четкой структуры и последовательного изложения. Это скорее заметки на полях истории Москвы. Повествование распадается на короткие истории о конкретных зданиях, поселках или типичных проблемах Москвы вековой давности.
110 лет назад в газетных объявлениях о продаже или сдаче внаем московской недвижимости встречались упоминания пылесосов, которыми оборудованы новейшие квартиры. Правда, "пылесосами" тогда называли не электроприборы со шлангом, а вентиляционные вытяжки. Другой важной новинкой, на которую обращали внимание потенциальные покупатели недвижимости, были газовые ванны, для которых горячая вода подогревалась в газовых колонках.
Дачный мир имел свои привычки и свое расписание. Сезон переездов открывался ежегодно 9 мая. Переезд на дачу был сложной процедурой со своим церемониалом: после того как дачник перевозил на нескольких подводах свой скарб за город, неизменно полагалось налить извозчикам и помогавшему дворнику. Огородов дачники дореволюционной поры, в отличие от дачников советских и современных, не заводили, но активно готовили варенье из лесных ягод, а некоторые брали на откорм поросят, чтобы зарезать их осенью.
Проделки "красного петуха": о пожарах, их тушении и страховании от огня
(Глава 4 части I "Город", размещенная на сайте Галины Ульяновой).
От греха подальше (чтобы беду не навлекать) вместо слова "пожар" в России издавна пользовались эвфемизмом "красный петух". Этот "красный петух" был ужасным бедствием, в первую очередь для недвижимого имущества граждан, и, как писали фельетонисты сто лет назад, "водился в России повсеместно".
В газетах столичных и губернских городов имелась ежедневная колонка под названием "Пожары", и, к примеру, в Москве в этой колонке сообщалось об от двух до двенадцати случаях пожаров, происходивших каждые сутки.
Несколько раз в году случались пожары грандиозные и опустошительные, многочасовые. Несмотря на ужас происходящего, пожары были ярким зрелищем, привлекавшим огромные толпы публики. Один из мемуаристов, академик М.М. Богословский писал, что "в Москве... всегда были любители пожаров, старавшиеся не пропустить ни одного сколько-нибудь большого пожара".
Особенно будоражащими стали зрелища московских пожаров в 1880-х годах, когда обер-полицмейстер Власовский провел блестящую реорганизацию пожарных частей. Не только были выписаны из-за границы паровые машины для механических брандспойтов, заведены высокие складные лестницы и другие новейшие пожарные инструменты, но и внешний вид пожарных достиг подлинных эстетических высот. В каждой из районных городских команд даже лошади были подобраны строго по мастям: Пречистенская выезжала на вороных, Арбатская - на буланых, и т.д.
Телефоны еще не вошли в быт, Москва была по большей части двух-трехэтажная, и пожарные каланчи возвышались в каждой части города. Маргарита Волошина, из детской комнаты которой была видна пожарная каланча, писала, что часто ребенком, устроившись на подоконнике на подушках, она смотрела "на двух маленьких человечков: высоко-высоко в небе, на самой верхушке каланчи они ходили вокруг башенки друг другу навстречу - пожарные сторожа".
Увидев сверху задымление или языки пламени, дежурные на каланче давали звонок и поднимали тревогу, вывешивая на шесте, венчавшем каланчу, шары и кресты - своеобразные опознавательные знаки о месте и силе пожара (пожар N1 был местным и слабым, а на пожары N5, обозначаемые особой комбинацией шаров и крестов, должны были мчаться пожарные части со всего города).
Обнаружив пожар, "из сараев выкатывали пожарные дроги, запрягали горячих коней; из ворот первым выскакивал всадник с горящим факелом в руке - курьер - и галопом мчался по направлению к пожару, чтобы поскорее узнать все на месте. За ним грохотали тяжелые повозки, на них неслись пожарные в золотых касках, стоя среди лестниц, насосов и бочек с водой. Грохот получался из-за крупных булыжников, которыми мостились московские улицы. Зрелище было жутко красиво, и я понимала моего маленького брата, который непременно хотел стать пожарным", - писала Маргарита Волошина.
Об этом же писал Богословский: "Бочки и лестницы сияли свежестью окраски, металлические части машины и инструментов были отчищены до яркого блеска. Ночью пожарные ехали с пылающими факелами из ведерок с керосином на палках, и это было феерическое, даже какое-то адское, зрелище, в особенности в темную ночь". А поскольку еще одним нововведением Власовского было участие в пожарном кортеже двух горнистов, которые протяжными звуками труб давали сигналы о пожаре, то, по словам Богословского, "тушение пожара стало художественным зрелищем, сопровождавшимся музыкой".
Когда в начале зимы 1901 года бушевал грандиозный пожар, уничтоживший в течение полутора суток вновь отстроенную семиэтажную громаду гостиницы "Метрополь", то, по сообщению газеты "Московский листок", Театральная площадь, улицы Неглинная и Рождественка, и площадь перед Театральным проездом были заняты "тысячной толпой, не расходившейся весь день".
Пожар "Метрополя" стал одним из крупнейших пожаров нового двадцатого века, пожаром катастрофическим, в результате которого потерпели финансовый крах и владельцы недвижимости, и арендаторы, и строительный подрядчик. Несмотря на то, что новостройка "Метрополя" была в соответствии с коммерческими "правилами игры" застрахована на сумму в 2,5 млн рублей.
Пожар "Метрополя", начавшись ночью 14 декабря 1901 года, был потушен только через 41 час 30 минут. Пламя свирепствовало и уничтожило целиком пять этажей крыла гостиницы, выходящего на Городскую Думу (там, где в советское время был музей Ленина). Половина из 102 номеров реконструировавшейся гостиницы были заселены. Не подозревавшие о пожаре постояльцы в ту ночь крепко спали, и разбуженные "несчастные, кто в чем был, многие в нижнем белье, очутились на улице, и это все происходило при 21 градусе мороза", - сообщала газета "Московский листок".
Причиной пожара, как установили, было возгорание вытяжной трубы из самоварной комнаты - пламя молниеносно дошло до чердака. Из-за разветвленной системы вытяжных труб огонь распространялся неконтролируемо и с необыкновенной силой. Шесть пожарных частей под руководством обер-полицмейстера Д.Ф. Трепова, самолично прибывшего среди ночи возглавить тушение, не могли справиться, и тогда был подан сигнал N5, по которому съехались все московские пожарные. Уже через три часа после начала пожара работали несколько сот пожарных, из пожарных труб выбрасывалось 300 ведер воды ежеминутно (180 тыс. литров в час). "И, несмотря на эту водяную массу, огонь с необыкновенной силой продолжал распространяться", - писал репортер. Плавились и прогибались стальные шпалы, использованные в качестве балок, рушились перекрытия между этажами.
Этот пожар стал разрушительным не только для здания "Метрополя", смета на реконструкцию которого исчислялась в гигантскую сумму четыре млн рублей, но и для близлежащего района. Телефонные провода, пучком сходившиеся на крыше "Метрополя", рухнули, оставив без телефонной связи абонентов Никольской улицы, Балчуга, Большой Ордынки и района Калужских ворот. Потоки воды растекались по улицам, замерзали, образуя гигантские глыбы льда, проникали в подземные коммуникации, вызвав повсеместные разрывы водопроводных труб.
Уже 18 декабря коммерческий суд объявил субподрядчика - Северное домостроительное товарищество - несостоятельным должником. Было ясно, что оно потерпело полнейший финансовый крах. Еще неделю, уже после того как здание "Метрополя" обнесли высоким забором, продолжалось обрушение несущих конструкций.
Один из московских поэтов писал:
В Москве громаду дом
Два года воздвигали...
Везде шел толк о том,
Какие в нем детали.
Весь город рассуждал,
Немало изумленный:
"Концертный будет зал,
На крыше - сад зеленый"...
И что ж? Теченье дел
Закончилось так странно:
Вчера дом весь сгорел
Негаданно-нежданно.
Нашлась пища и для криминальной хроники, когда полиция задержала несколько лиц с похищенными с пожара вещами: "У одного отобрали похищенные из подвала... бутылки шампанского и пива, другой попался с двумя бутылками каких-то ликеров, третий задержан с бронзовыми подсвечниками, а четвертый - с золотым пенсне и мельхиоровыми вещами, на которых имеется надпись "Метрополь".
Надо сказать, что 100-150 лет назад пожары наносили столь огромный ущерб, что велась тщательная статистика этих происшествий. К примеру, в период 1895-1910 годов только в 63 губерниях Европейской России произошло более одного миллиона пожаров, убыток от которых исчислялся в 1,5 млрд рублей. (Для сравнения, годовой бюджет Российской империи в 1899 году составлял 1,57 млрд рублей). Ежегодный же убыток от пожаров составлял 100 млн рублей, что, в сравнении с бюджетами двух самых мощных министерств, составляло 31% всех расходов Военного ведомства или 35% расходов Министерства путей сообщения.
И при этом, только в 60% пожаров причины были известны (33% неосторожность, 14% - неисправность труб и печей, 10% - поджог, 3% - молния), а 40% пожаров происходило по невыясненным причинам.
О роли случайностей в жизни писал Михаил Булгаков в "Мастере и Маргарите", когда оброненная бутылка с маслом привела к непредсказуемым последствиям для героев романа. О, эти случайно выроненные бутылки... Они существовали не только в фантазии автора.
Седьмого марта 1912 года газета "Московский листок" сообщала о случае, происшедшем днем раньше: "В седьмом часу вечера произошел пожар за Рогожской заставой... В булочную Лукашевича, помещавшуюся в нижнем этаже трехэтажного каменного дома, пришла какая-то женщина и выронила случайно бутыль с керосином. Керосин разлился по полу. Вошедший же неизвестный мужчина, не зная, что на полу керосин, закурил папиросу и зажженную спичку бросил на пол, где и загорелся керосин. В булочной произошел переполох. Огонь начал распространяться, угрожая дому. По телефону были вызваны пожарные, которые через два часа потушили пламя. Часто булочной обгорела, попорчен товар. Строение застраховано в "Московском" обществе в 65 тыс. рублей."
Из-за близкой сердцу каждого русского человека привычки бросать спички и бычки на пол, чуть не сгорел в 1906 году театр Солодовникова (сейчас здание Театра оперетты). Это здание было лучше всех московских театров оборудовано против пожаров - имелось аж 48 пожарных кранов, дождь на сцене, железный занавес (которым надлежало на ночь загораживать сцену как раз в противоогневых целях), а также и один из первых в Москве электросигнальный аппарат, соединенный с Тверской пожарной частью. Однако, как писал один из специалистов-страховщиков: "Охранители театра вместо бдительного надзора пригласили к себе посторонних (в том числе и женщин) и, очевидно, устроили пирушку, после чего разлеглись на покой в боковых помещениях театра". Один из участников веселья оставил непогашенный окурок, и когда огонь занялся вовсю, то было ясно, что своими силами с ним не справиться.
Но пожарных пришлось дожидаться больше двух часов, и вот почему. Сторож по непонятным причинам не воспользовался электросигналом (возможно, он вообще не знал о его существовании). После пьянки он не сообразил также воспользоваться телефоном в здании театра и рванул темной ночью в соседний магазин, благо его пустил тамошний сторож. "Соедините меня с Тверской пожарной частью", - истошно вопил перепуганный сторож театра телефонистке. "Скажите номер - тогда соединю", - невозмутимо отвечала она. Далее диалог проходил как в дурном сне.
- Я не знаю номера, у меня пожар.
- Посмотрите в телефонной книге.
- Здесь темно, и я ничего не вижу.
- Ничем не могу помочь.
Телефонистка кладет трубку, и разговор обрывается. Еще несколько попыток ни к чему ни привели. Сторож бежит назад (а он не протрезвевший) и в сумбуре не знает, за что схватиться. И только, когда пожар разгорелся, его заметили с пожарной каланчи, и на тушение выехала пожарная часть. Но, увы, ущерб был огромным и оценивался в 150 тыс. рублей.
В начале двадцатого века Москва становилась многоэтажной. Старый способ обнаружения пожаров - с каланчи, становился неэффективным. По словам Богословского: "С постройкой в Москве высоких домов, долго превосходивших высотою пожарные каланчи, последние перестали удовлетворять своему назначению, так как с них нельзя было уже окидывать взглядом горизонта; телефон делал их также ненужными".
В 1887 году 42% пожаров обнаруживалось дежурными на каланчах, еще 41% вызовов пожарных происходил "по личному уведомлению" (то есть к пожарникам прибегали горевшие и просили приехать), и только 15% вызовов делалось по телефону. В 1912 году на полуторамиллионную Москву числилось почти 39 тыс. абонентов телефонной сети, и уже 87% вызовов пожарных происходило по телефону. Шестнадцать пожарных каланчей сохранились, но с их высоты можно было рассмотреть всего шесть процентов от числа возгораний. Постепенно входили в жизнь мельдеры электросигнализации.
Бравые пожарные, которых в Москве перед 1914 годом было почти 900 человек, вели военный образ жизни, готовые и днем и ночью выехать на место бедствия. Постепенно к конным обозам добавились автомобили. Первым был сооруженный в 1907 году необычный гибрид - на выписанное из Германии шасси "Гаггенау" сделали по специальному проекту верхушку на заводе "Густав Лист". Потом к этому "чуду техники" прибавились: в 1908 году шестиместный "Ла Бюир" (30 лошадиных сил), купленный в 1911 году за шесть тысяч рублей "Мерседес" (45 л.с.) и в 1912 году - "Бенц" (18 л.с.).
Пожарникам не всегда приходилось заниматься прямым делом, выезжали они и на иные чрезвычайные ситуации - извлекать из ям и других труднодоступных мест лошадей, коров и, конечно, людей. Так, 26 августа 1912 года из дымовой трубы шестиэтажного дома в Большом Левшинском переулке был извлечен душевнобольной крестьянин Герасим Илюшкин, 20 лет, "без повреждения".
Расскажем еще о двух крупных пожарах (им был присвоен N5, и таких пожаров происходило в год во всем городе два-три, редко - семь, как в 1892 году, или шесть, как в 1896 году, а то и вообще в 1890, 1895, 1899, 1902 и 1904 годах крупных пожаров вообще не было).
В конце февраля 1912 года загорелся Голофтеевский пассаж - торговая галерея, на месте которой сейчас новый корпус ЦУМа. В пассаже помещалось 14 магазинов - галантерейных, модного платья, тканей и шляп. Заполыхало сразу и мощно, так что сгорело внутри все помещение, за исключением, правда, иконы Александра Невского в серебряной ризе, находившейся на арке внутри пассажа, и запасов тканей, хранившихся в подвале.
На пожаре Голофтеевской галереи пожарные были вынуждены действовать очень быстро, поскольку рядом находились Большой и Малый театры, на помещения которых грозило перекинуться пламя. Но, несмотря на оперативность, пожар длился более 24 часов, потому что пламя, казалось, уже побежденное, вспыхивало то в одном, то в другом месте. Хотя магазины были застрахованы на суммы от 16 тыс. до 120 тыс. рублей, но владельцы сами признавались, что на отделку было истрачено гораздо больше, да и не все сорта товара подлежали страховке. Общий убыток исчислялся двумя миллионами рублей. Через неделю после пожара в газетах появилось объявление: "100 000 аршин после пожара Голофтеевской галереи. С 1 марта распродажа разных шелковых, шерстяных, бумажных материй для платьев, сукно, трико, драп, одеяла, платки, разные кружевные и подготовленные платья, плюш, котик, бархат и вельвет. В Александровском пассаже".
А в начале мая 1914 года, опять же из-за злополучного окурка, брошенного на пол рабочим, огонь свирепствовал в здании Малого театра. Наиболее пострадала та часть здания, где находились "легковоспламеняющиеся предметы", если так незатейливо и бесстрастно можно окрестить роскошные декорации и костюмы к 15 операм и десяти балетам Большого театра. За несколько часов весь склад декораций Большого был уничтожен огнем. Материальный ущерб оценивался в 900 тыс. рублей, а о художественном уроне нечего и говорить - погибли плоды трудов двух-трех поколений театральных художников, в том числе, например, работы Коровина к "Коньку-Горбунку", "Золотому петушку" и "Руслану и Людмиле". "Неприятность" заключалась и в том, что ни склад, ни его содержимое не были застрахованы, хотя в начале ХХ века страховое дело было поставлено на широкую ногу.
В Москве в центральной части города процент владений, оцененных и охваченных повсеместным страхованием, в 1902 году достигал минимум 87,2%, максимум 96,7%. И неудивительно, ведь в 1898 году число пожаров в год перевалило за отметку 650, в 1907 - за 1000, с 1911 - за 1100.
"Огневым страхованием" только в Москве занимались 19 страховых компаний. Не все они были в прибыли, поскольку из-за частоты пожаров объемы страховых премий, выплачиваемые потерпевшим, могли и превысить доходы от страховых операций. Например, в 1906 году только шесть из 19 обществ были не в убытке - их совместная прибыль составила около 395 тыс. рублей, а тринадцати пришлось терпеть убытки, составившие 2,3 млн рублей. Страховые общества конкурировали в борьбе за клиентуру, и их оптимистические названия звучали привлекательно, а иногда и маняще: "Надежда", "Помощь", "Якорь", "Саламандра" (в честь ящерки, которой не страшен огонь)...
Надо сказать, что по одной из версий именно бедственные пожары стали толчком для страхового дела - первое страховое от огня общество возникло в Лондоне в 1681 году после ряда опустошительных пожаров.
В России некоторые, как мы сказали бы теперь, "продвинутые" петербуржцы во второй половине XVIII века начали страховать жилые дома "северной Пальмиры"... в заграничных страховых обществах (поскольку своих не было), главным образом у англичан. Но наша патриотически настроенная матушка-императрица немецкого происхождения Екатерина Великая в 1786 году запретила страховать имущество в иностранных государствах. Был создан Заемный банк со страховой конторой при нем. В манифесте по этому поводу от имени императрицы прозвучали слова: "Запрещаем всякому в чужие государства дома и фабрики отдавать на страх и тем вывозить деньги во вред и убыток государственный".
В 1827 году указом правительствующего Сената было учреждено первое Российское страховое общество, через семь лет открылось второе, еще через 11 - третье, под именем "Саламандра". И дело пошло. В 1910 году пять российских страховых компаний перевалили рубеж десять млн рублей по годовому объему операций по страхованию от огня. Лидером была все та же "Саламандра", заработавшая в 1910 году более 28 млн рублей, а в 1912 - уже 31,5 млн рублей.
Надо сказать, что страховщики поставили свое дело на небывалую высоту. В этой сфере работали блестящие экономисты и математики (в 1913 году была даже издана, причем вторым изданием, книга Серебрякова "Математическая теория огневого страхования"), в коммерческих институтах стали готовить страховых менеджеров с высшим образованием. Разрабатывались теории горимости и динамические ряды рисков, в конечном счете, призванные найти оптимальные тарифы, при которых уменьшалась вероятность убытков для страховых организаций.
Умелые взаимоотношения с клиентами тоже имели значение. Страховщики блюли свою выгоду, а клиенты - свою. Последние иной раз даже и самоподжогами занимались, чтобы страховку получить. В ряде случаев вину клиента удавалось доказать. Одним из таких громких дел стал процесс по делу петербургского миллионера Степана Овсянникова, того самого, который был уже ко времени процесса тестем "самого" Павла Михайловича Рябушинского, одного из московских магнатов.
А дело было так. В 1875 году сгорела громадная паровая мельница на берегу Обводного канала. Ее арендовал у крупного промышленника Василия Кокорева Степан Овсянников. Мельница была застрахована на 700 тыс. рублей, и срок страховки истекал через два дня после случившегося пожара. Следствие установило, что поджог был умышленным, и 70-летнего Овсянникова арестовали. Почтенный купец на процессе (который вел прокурор А.Ф. Кони) всячески отрицал свою вину, говоря, что незачем ему, крупному хлеботорговцу и коммерции советнику, было поджигать мельницу, ведь только на поставках провианта в казну он ежегодно зарабатывал под миллион рублей в год.
Однако суд решил, что самоподжог был, если и не с целью получения страховой премии, то с намерением нанесения ущерба Кокореву, с которым у Овсянникова незадолго до пожара испортились отношения. Овсянников был осужден с лишением прав состояния, с него взыскали в пользу Кокорева 700 тыс. рублей убытка, а затем сослали в Сибирь, где и закончились в позоре и лишениях дни богача-миллионера. Этот шумный процесс создал судебный прецедент, который в последующие годы висел суровым дамокловым мечом над любителями авантюрных доходов.
Что ж сказать в заключение сего "пламенного" повествования? Пожары были и будут. Даже при нынешних высоких технологиях тушения огня мы нередко становимся свидетелями ужасных катастрофических пожаров. Огонь - одна из четырех "первородных" стихий, а со стихией шутки плохи. Не зря старая русская пословица говорит: "С огнем не шути, с водой не дружись, ветру не верь".