"В самом начале жизненного пути мне очень крупно не повезло. Фатально. Все дело в том, что я родился у крайне бездуховных людей, не владеющих элементарными азами житейской мудрости. Вопиющая глупость и обескураживающая безответственность, граничащая с преступной халатностью, стали моими первыми няньками и воспитателями. Но, давайте по порядку", - пишет художник и блогер в Facebook.

"Как и положено всем не очень приятным людям, во младенчестве я был весьма умильным и располагающим ко всякого рода сюсюканью ребеночком. Проще говоря — я пришел в сей грешный мир розовощеким, большеглазым бутузом, и с первых месяцев моей жизни молодые мои родители, а равно и прочая технически подкованная родня начала увековечивать недолгую младенческую умильность на фотопленку отечественного и союзнического производства. В доме имелась угрюмая фотолаборатория, пара неплохих по тем временам фотоаппаратов, и как следствие — любительские снимки плодились, как бездомные кошки в теплое время года.

Помимо домотканой фотодокументалистики, посещались мной (не самостоятельно, а при сопровождении все тех же родителей) различного рода фотоателье, из которых впоследствии вышли хрестоматийные мои портретики в матросской курточке, с телефонной трубкой, прижатой к уху, с фанерным волком из "Ну, погоди!" и в педальной колеснице, запряженной ретивым жестяным коньком в серых яблочках. А с началом эпохи яслей и детских садов пошли фотополотна у елочки в костюме мушкетера, на горке, в какой-то железной ракете и неизбежно в теснейшем кумпанстве с многочисленными товарищами по дошкольному развитию.

Фотокарточки те надежно фиксировались в пухлый домашний альбом, который затем в обязательном порядке, в качестве приличного развлечения культурных людей, листал всяк, в наш дом входящий. Отправлялись фотокарточки в почтовых конвертах отцовской тетке в Харьков и еще дяде Боре в Челябинск, где они, фотокарточки, активно показывались уже черт знает кому и зачем, с неизменным пояснением — а это вот Андрюшин первенец! Ну вылитый дед!

Висели эти фотокарточки в доме моего деревенского деда и бабки, в том самом углу, в котором у всех приличных людей висят иконы, и тоже — не задернутые тюлевой занавеской от греха, а открыто, нагло, сосредоточенно глядя куда-то.

Стоит ли говорить, что при таком наплевательском отношении очень скоро моя бессмертная душа была похищена и сожрана самыми черными колдунами и ведьмами, в изобилии проживающими по соседству в каждом многоквартирном доме? Думаю, что нет. Ибо очевидность сего настолько вопиюща, что не требует абсолютно никаких уточнений и разъяснений.

Вы скажете - так то была доцифровая эпоха и технологии еще не позволяли натягивать на личико младенца желтый смайлик, тем самым блокируя доступ к его драгоценной душе для сил Ада? И отчасти будете правы. Но — лишь отчасти. Смайлик натянуть было невозможно, да, но мордочку зайчика или мишки, на худой конец — ежика можно же было вырезать из старой новогодней открытки и наклеить поверх моих доверчивых глазенок, смотрящих в объектив? Или просто чем-то острым стереть верхний слой фотобумаги, оставив на месте лица непонятное месиво.

И так же понятно, что раз мои родители держат на коленях ребенка, то это ребенок - их. И раз он в мужском костюмчике матроса — значит мальчик, а какое там у него лицо — так это дело десятое. Для мальчиков это лицо вообще не важно, как оказалось. Совершенно бесполезное устройство, только есть им хорошо, да получать по нему — крайне болезненно.

Но нет, ни вырезанная мордочка зайчика, ни расцарапывание острым предметом, ничего не защищало меня и итог такой безалаберности я вам уже озвучил. Конечно, потом они спохватились, всполошились и забегали, схватились за головы, начали звонить по межгороду, прося девушку соединить вот с таким номерком, и дождавшись соединения, кричали в ночи через тысячи километров проводов, что срочно нужно убрать все фотокарточки с видного места и лучшее вообще бы их сжечь, а пепел, даже страшно сказать где рассыпать.

И сонный дядя Боря ничего не понимал, и бабушка, поджав губы, убирала мои портреты в сундук, и тетка из Харькова страдальчески всплескивала полными ручищами и начинала тонюсенько голосить и ойкать — но было уже поздно. Ничего уже было не исправить.

В моей груди зияла бездонная пустота и ледяной ветер, в котором слышались отголоски стонов тысяч страдающих и ненавидящих все живое мертвецов, рвался сквозь ребра, и безжизненная ухмылка навеки запечатала мои губы, а беспросветная, ноябрьская, кладбищенская ночь навсегда поселилась в моих глазах. И черное сердце мое бесстрастно гонит ледяную кровь, не ведая ни любви, ни сострадания, и вся моя жизнь — есть падение в бездну во славу бездны и Князя ее. И нет мне спасения, и нет путей назад.

Уважаемые родители, не повторяйте ошибок прошлых поколений, берегите деток, закрывайте на фотокарточках их лица смайликами и сердечками! Охотники за детскими душами не дремлют! Колдуны повсюду!"